Пожары, дожди, тающая мерзлота – как изменение климата влияет на ДФО

Фото: РБК Приморье

2024 год знаменит своими климатическими рекордами, в том числе температурными. Ученые говорят, что все это следствие изменений климата. О том, какие последствия глобального потепления ждут Дальний Восток, РБК Приморье рассказал научный сотрудник института геологии и природопользования ДВО РАН Александр Иванов.

– Александр, в чем проявляются изменения климата, если говорить об этом процессе глобально, на всей Земле?

– Действительно, изменения климата можно рассматривать в глобальном масштабе, можно в региональном, в национальном масштабе. Прежде всего, это глобальные тренды увеличения температуры, как вы правильно сказали в начале. Мы можем взять практически любую метеостанцию Росгидромета, и все они (а их сотни) будут показывать за последние 50 лет тренд потепления. В нашей стране уже нет ни одного участка, где бы температура ни увеличилась с годами. Более того, если мы посмотрим на широтный градиент потепления, то мы увидим, что чем севернее регион, тем там темпы потепления выше и быстрее. Дальний Восток – не исключение – теплеет повсеместно. Подогревается атмосфера в целом на планете, и в каждом регионе свои последствия.

– Что у нас, на Дальнем Востоке?

­­– Мы все-таки лесной регион. У нас есть сельское хозяйство – в Приханкайской низменности, – и достаточно много, 75% территории, покрыто лесом, поэтому влияние повышения температуры на сухость лесных и полевых сельскохозяйственных материалов – это, наверное, основная проблема, поскольку они становятся суше, следовательно, горимее. И вот отсюда уже могут возникать дополнительные проблемы.

– То есть пожары последних лет – это прямое следствие?

– Может быть, непрямое. Пожары были всегда, правильно? Даже когда человека не было, горел лес, горели поля, но вот частота пожаров увеличивается, площади гарей возрастают, и сама интенсивность горения тоже увеличивается. Есть научные публикации об этом, это подтверждают и данные дистанционного зондирования. Все графики, все наши кривые, характеризующие пожары, идут вверх со временем.

– Что еще есть на Дальнем Востоке, кроме лесных пожаров?

– Дальнем Восток большой. Мы знаем, что львиная доля, больше 80% территории, если рассматривать весь Дальний Восток от Ледовитого океана до Китая, – это многолетняя мерзлота. В последнее время я живу и работаю в Амурской области. Казалось бы, южный регион, но, тем не менее, там 75% лесов и вообще территории – это тоже так называемые многолетние мерзлые грунты. И ряд процессов начинает происходить. Может, это не так очевидно, не здесь и не сейчас, но, тем не менее, мы видим, что начинаются, например, образования термокарст (процесс неравномерного проседания почв – прим. ред.). Например, знаменитый Багатайский кратер – можно посмотреть фотографию вот этого «головастика», который уже просел местами на 100 м оттого, чтобы мерзлый грунт проседает вниз, потом слой почвы ползет по склону, это называется солифлюкция.

Затем вот этот газ, органика, которая была внутри (включая мамонтов) десятками тысяч лет в мерзлом состоянии. Никогда температура не повышалась выше нуля градусов, и сейчас начинается активное разложение, то есть еще дополнительный плюсик к парниковым газам в атмосферу. Есть здесь даже такое понятие ученых – forest of drunking trees, то есть «лес пьяных деревьев», когда деревья раскачиваются, открепляются корневые системы от почвы. Это тоже следствие того, что чуть глубже протаял грунт. С одной стороны, лесоводы прошлого, например, 50 лет назад, писали о том, что такой эффект потепления для нашей Сибири в плюс, потому что продуктивность экосистемы увеличится, поскольку больше будет корнеобитаемый слой, где живут корни растений. Но мы видим, что все-таки не так силен этот положительный эффект, как усиливающиеся пожары и неконтролируемые горения.

– А если брать какие-то резкие климатические изменения, например, ледяной дождь, который парализовал Владивосток на несколько дней. Это тоже следствие?

– Да, совершенно верно, мы помним хорошо 19 ноября 2020 года, когда у нас тут была катастрофа, коллапс. Это действительно дополнительные так называемые опасные погодные явления, которые тянутся вслед за трендом на увеличение температуры. Сюда относится все, что связано с температурами (заморозки, так называемые аномальные волны жары), с ветром (ураганы, смерчи, тайфуны), с водой (такие вещи, как наводнения, либо наоборот, когда большой недостаток влаги – обмеление рек и так далее).

Это все не прямые следствия потепления, а косвенные – так называемые аномальные гидрометеологические явления, и мы видим, что их становится больше.

Еще вот можно сказать о такой вещи, как осадки, – это тоже характеристика климата. Например, среднее количество осадков во Владивостоке – от 800 до 1000 мм в год. Регион влагообеспеченный, с дождями все хорошо. Это не засушливые Забайкалье и Якутия, где их 200 мм выпадает. Но мы наблюдаем такую ситуацию, что неравномерность выпадения осадков усиливается. Их как было 1000 мм, так и есть, но бац – и, например, июнь весь без дождей. И все эти осадки выльются потом в августе, чуть ли не за два дня, и все поплывет и нанесет ущерб инфраструктуре.

– Статистика показывает, что после ужасных лесных пожаров в Якутии несколько лет назад в этом году их площади солидно уменьшились, и я считаю, что в первую очередь это благодаря тому, что местные и федеральные власти уделили этому очень много времени и денег, и оперативное тушение помогло с этим справиться. Человек что-то может противопоставить глобальному изменению климата?

– Здесь надо разграничить. То, что вы сказали, касается все-таки тех территорий, где мы можем вообще тушить пожар – где есть люди, инфраструктура, сеть дорог и так далее. И таких территорий на самом деле меньшинство, потому что у нас очень много территорий (и лесных, и дальше – полярный круг, субрактическая, тундровая зона), где вообще мы ничего делать не можем. Мы можем только фотографировать из космоса, либо летать на самолете над этим.

Да, действительно, если говорить про, скажем, защиту городов, каких-то населенных пунктов, которые находятся в зоне риска, – там действительно есть эффект. И дроны используют для мониторинга, вышки наблюдательные, создаются пожарные бригады – это действительно так. Но все-таки на большей части (она у нас так и называется «зона контроля»), мы можем только следить за пожарами, но не можем ничего сделать – ни тушить, ни какие-то меры профилактики предпринимать. Поэтому, если говорить глобально, не подвластны человеку, к сожалению, большая часть лесов России, которые могут гореть. И это само по себе становится проблемой.

– Деградация вечной мерзлоты – что она может плохого принести нам не только для лесного хозяйства, а, например, для тех же городов, которые стоят на вечной мерзлоте? На Дальнем Востоке такие имеются – тот же Якутск, что далеко ходить. Что мы можем этому противопоставить, можно ли как-то купировать последствия?

– Тут нужно тоже понимать, что существует прямой ущерб и косвенный. Прямой ущерб – это когда, например, ледяной дождь выпал и непосредственно оборвал провода: все, район обесточился, проблемы – холодно, мы мерзнем. А есть косвенный ущерб, когда тот же ледяной дождь повалил, например, тысячи гектаров леса вокруг Владивостока, и это такая «бомба замедленного действия». Во-первых, эти ветви легли на поверхности, и лес становится, как пороховая бочка. Леса с мерзлотой – аналогично. Может быть, по щелчку пальца и не образуется термокарстовые озера, но мы видим проблемы со строительством на мерзлоте, которая тает. Был такой пример (описывался в журнале «Наука и жизнь»), когда построили печку и стали что-то плавить на ней, и она ушла под землю. Соорудили вторую печку – и она тоже ушла под землю. Только на третьей печи можно было печь хлеб и так далее. Поэтому это действительно такие вызовы для строительства, развития инфраструктуры, дорог, линий электропередач и так далее. Мы должны учитывать это, то есть применять какие-то технологии: дома на сваях сейчас ставят, просто чтобы не было контакта, чтобы нижняя поверхность помещения не грела мерзлоту снизу, и так далее.

Что касается лесного хозяйства, мы уже сказали, что просто необратимые процессы происходят. Был такой интересный случай, когда на Москве-реке стал ползти берег, и власти Москвы, чуть ли не холодильные установки использовали для того, чтобы заморозить грунт. Понятно, что на территории Дальнего Востока и Сибири мы не можем этим заниматься.

– Ну да, у нас нет столько денег. Как все эти последствия – прямые, косвенные – скажутся, на экономической деятельности, основной на Дальнем Востоке: сельское хозяйство, строительство, лесозаготовки те же самые?

– Здесь можно говорить и о плюсах, и о минусах, но важно, чтобы минусы не перекрывали плюсы. К сожалению, ситуация такова, что все-таки негативных последствий гораздо больше, чем позитивных. Мы начали разговор с пожаров – это просто поедание огнем ресурса, который, во-первых, стоит денег, лес, а во-вторых, лес – это очень важный элемент, который образует среду нашей жизни. Мы не всегда это понимаем. Знаете, как батарея, например: мы два раза в году обращаем внимание на батарею, когда она не начинает греть осенью и когда весной нам слишком жарко. А про то, что батарея отапливает, мы забываем. Так же и про лес: когда срубят лес весь вокруг Владивостока напрочь, тогда мы начнем понимать, в чем беда. Поэтому проблемы возникают и у лесозаготовительной отрасли, поскольку ресурс становится более уязвимым к таким вещам, как пожары, ветровалы, воздействие вредных насекомых и так далее.

В сельском хозяйстве возникают засушливые периоды. Тоже есть проблема у фермеров с поливом растений, с борьбой с новыми видами насекомых-вредителей.

А вот, скажем, положительная сторона заключается, наоборот, в том, что Россия находится все-таки в северных широтах, и там, где у нас климат был слишком холодным для того, чтобы возделывать какую-либо сельхозкультуру, земля становится пригодной для этого. То есть фронт любой культуры – сои, кукурузы, картофеля – степенно движется на север. Амурская область, Якутия смогут в будущем рассчитывать на какие-то дополнительные сельхозкультуры.

– А еще что-нибудь из плюсов у нас есть?

– Есть такое понятие – «продуктивность лесов». Оно складывается из количества тепла, количества влаги и плодородия почв. И если мы будем сравнивать, например, леса Якутии и леса Приморья – это как небо и земля. Там растут только лиственница, брусника и багульник, в общем-то, больше ничего, а у нас тут может на гектаре леса расти 30 видов деревьев, потому что здесь другой климат. И этот климат начинает теплеть. Есть даже такое понятие – «климатический ареал вида». Со временем этот климатический ареал тянется на север и вверх по рельефу, и вслед за этим виды действительно начинают мигрировать. Есть фотографии в интернете: одна и та же территория сфотографирована 50 или 70 лет назад и сегодня. Раньше это была голая сопка, голый склон, а сейчас там уже ёлочки растут. То есть мы как бы прирастаем лесом за счет того, что этот лес постепенно наступает на более северные зоны.

– Далеко ушли за 50 лет? Какие-то знаковые растения, какие-то животные, про которых все знают, что они живут только на юге?

– Такие работы есть. По-моему, зона сдвинулась на несколько десятков километров за десятилетия.

Про насекомых тоже интересный пример, ведь насекомые были подвержены изменениям климата: сегодня холодно, завтра тепло, и мы летим туда, где нам комфортно жить. Пока деревья доберутся, насекомые уже давным-давно могут мигрировать. И вот наблюдаются, например, такие вещи, как насекомые-вредители. Лесное хозяйство их вынуждено так называть. Но на самом деле они не вредители, они в норме находятся, но иногда дают вспышки. К примеру, вспышки шелкопряда могут привести к тому, что лес будет объеден на квадрате 100 на 100 км. И вот фиксируется из космоса, что шелкопряд сейчас встречается в Сибири – там, где его никогда не было, то есть вообще за зоной его пребывания, – и под ударом оказываются леса, где его не бывало отродясь. Это тоже нам дополнительный вызов: мы должны более быть внимательными к этим вспышкам насекомых.

– То есть это не люди занесли, не карантинная вещь, просто сами по себе насекомые мигрировали?

– Да, это встречается везде. Например, когда я еще учился в аспирантуре, были сигналы о том, что пауки тарантулы, которых в московской области никогда не было, из Казахстане уже чуть ли не до центральной России постепенно добираются и там встречаются.

– Но есть же горизонтальная миграция. Пример – распространение энцефалитных клещей на запад: по-моему, сейчас они уже прошли Польшу.

– Я не энтомолог, поэтому компетентно не могу говорить. Однозначно есть примеры миграции насекомых на запад, но тут надо тоже правильно понимать причины. У нас же есть транспортное сообщение между западом и востоком. Вот про усача мы можем говорить, что он сел на повозочку с лесом – елью или сосной – и спокойно приехал в Забайкалье или на Урал. И вопрос: что повлияло на распространение уссурийского полиграфа в Зауралье – все-таки изменение климата или просто его перевез транспорт непосредственно по железной дороге, по Транссибу.

– А если говорить о городах – что у нас будет? То есть мы просто будем наблюдать постепенное повышение температуры и ледяной дождь?

– Да, на самом деле мы на постепенное климатическое повышение температуры на интервале времени 20-30 и более лет никак не реагируем. Мы реагируем на изменение погоды – не нужно путать погоду и климат. Погода – это характеристика метеоусловий в конкретное время, в конкретном месте: сегодня солнечная, завтра дождливая и так далее. И действительно аномалии погоды учащаются, как мы уже сказали. То есть это такое явление, как волна жары, когда длительное время не спадает температура ниже определенного порога. Вот к этому надо быть готовым. Люди у фонтанов сидят в это время, обливаются водой из бутылочек и так далее. Это одно из последствий изменения климата для городов.

И наоборот: могут быть и похолодания. А в Благовещенске, например, – это город на Амуре – есть риск наводнений. Прямого следствия, может быть, и нет с изменениями климата, это нужно еще доказать и показать. Мы говорили о неравномерности выпадения осадков: где-то на Шилке или Белогорье может выпасть месячная норма за день, и «поплывут» Благовещенск и Хабаровск. Это тоже косвенные реакции на глобальное изменение климата в городах, которые находятся на реках.

Затем есть вещи, связанные со льдом, с гололедом, с ледяным дождем, как вы говорили. Это тоже отголоски, связанные так или иначе с глобальными трендами потепления, которые будут так или иначе сказываться на горожанах.

– Как человечество может притормозить этот, возможно, необратимый процесс? Потихоньку Земля нагревается, мы выходим из малого ледникового периода. Те же самые квоты на выброс углекислого газа, какие-то еще тренды – что может сделать каждый человек, который посмотрит наше интервью?

– Действительно, во-первых, существуют меры глобальные, то есть те, которые принимают мировое сообщество. Есть меры, которые мы советуем школьникам на классном часу. Все это работает на разных уровнях.

Глобально – это конвенция ООН об изменении климата, которая была подписана еще в 90-е годы, и есть некие договоренности между странами о том, что они берут на себя обязательства снижать выбросы парниковых газов, каким-то образом содействовать закреплению этих парниковых газов в естественных экосистемах. И здесь важно сказать о том, чтобы эта деятельность человечества и человека была научно обоснована: что мы не просто где-то что-то узнали и делаем, и неизвестно будет ли от этого толк – чтобы мы делали это, как говорится, на научной основе. И как раз в этой связи я хочу сказать о том, что в нашей стране запущен большой проект, он называется «Ритм углерода или национальная система мониторинга климатически активных веществ». Это когда по всей территории нашей страны в разных типах экосистем люди, разбирающиеся в этой проблеме, ученые, по единым методикам, что очень важно, начинают исследовать, каким именно образом происходит влияние леса на климат, климата на лес и на другие типы экосистем, и выражать это в цифрах. То, что теплеет – это плохо, мы понимаем, это может сказать нам любой школьник. А вот как именно пожары, либо рубки, либо вспышки насекомых-вредителей влияют на изменение климата в цифрах, в тоннах. И здесь как раз такой универсальной единицей, конвертируемой и в рубли, и в биомассу вещества, является углерод. Вся органика состоит из углерода, и углерод вращается – так же, как есть круговорот воды, есть круговорот углерода. И наша биосфера, то есть все, что связано с живой растительностью, – это главный «насос», который прокачивает углерод между литосферой и атмосферой. Мы, люди, живем в индустриальное время, когда наши смартфоны, освещение, ваша видеокамера работают на электроэнергии, которые вырабатывают за счет ископаемого топлива. То есть мы из недр Земли извлекаем быстро, мгновенно (для Земли это за одно мгновение) гигатонны этого горючего вещества – нефть, газ, каменный уголь – и жжем, то есть выбрасываем огромное количество углекислого газа в атмосферу. А вот естественная экосистема это как раз балансирует. И от того, как мы будем управлять – лесным хозяйством, прежде всего, – будет зависеть будущее и будущий климат в том числе.

Конечно, мы в один момент не остановим потепление, но мы можем адаптировать – есть такое понятие «адаптация». И сейчас каждый регион нашей страны озадачен таким планом по адаптации в сельском, лесном хозяйстве, в промышленности, чтобы максимально уменьшить негативные последствия.

– А школьникам-то что говорить?

– А школьникам мы говорим, что важно, во-первых, сокращать, во-вторых, сохранять и участвовать. Знаете, CO2 пишется как «СО» – СОкращай и участвуй.

– СОкращать потребление?

– СОвершенно верно.

– СОхранять природу?

– Да, сохранять, например, леса невредимыми. Трудно себе представить, что школьник сохраняет леса, но представьте, что мы едем куда-нибудь в Чугуевку и видим, что горит лес – он только что загорелся. Вот если сейчас туда приедут лесничие, они его потушат за 2 часа. Если этот школьник был на классном часу, там ему объясняли: «Позвони в лесничество вот по такому телефону», он гуглит: ага, чугуевское лесничество. Звонит: «Ребята, вот тут на трассе у вас возгорание». И школьник спасает десятки тысяч гектаров леса, представляете?

Мы говорим об экономии электроэнергии, об использовании local food, то есть пищи, которая произведена местными производителями, о более грамотном использовании транспорта – не на собственной машине везде ездить, в пробках стоять жечь топливо и себе во вред, и окружающим, а больше использовать общественный транспорт. А дети спрашивают: «Ну а крышку-то кастрюли зачем закрывать, если мы варим картошку или борщ?». Ну, закрывать для того, чтобы быстрее сварилось. Нам говорят о том, что такого типа экономия электроэнергии – это еще больший вред и большая нагрузка на трансформаторы, и, может быть, и не надо ребят обучать этому. Мы устраиваем акцию «Час земли», когда по всему миру выключаем свет, и только хуже делаем. Но здесь речь идет именно о формировании культуры человека: мы очень часто не знаем чего-то и ведем себя по отношению к природе, к лесу в том числе, некультурно, неграмотно. А вот на платформе знаний мы можем действовать как-то иначе. Даже если я курильщик, я не буду выбрасывать бычок из окна автомобиля, мусор не буду разбрасывать, где попало. Это должно быть так же, как уступить пожилому человеку место в автобусе – те же прописные истины. Но, к сожалению, у нас проблемы с этим. И даже есть исследования, которые показывают экологическую безграмотность населения. Приморский край и Дальний Восток там не на первом месте, хотя именно отсюда все и должно начинаться. Если что уж мы и будем охранять, так это Приморье – его уникальные экосистемы, уникальные заповедники, национальные парки и так далее.

Еще больше новостей в нашем телеграм-канале. Подписывайтесь.